«Твою мать, это же по мне стреляют»: хирург откровенно рассказал о работе в «буйные 90-е»

Игорь Пронских пришел работать в новосибирский научно-исследовательский институт травматологии и ортопедии в 1987 году, через год после окончания мединститута, и проработал там ровно 29 лет. За это время он успел написать и защитить практическую диссертацию о методе лечения нестабильных повреждений шейного отдела позвоночника. Но истории врача, который работал в эпоху перемен, больше напоминают сюжеты криминальных боевиков, чем труд современных ученых: тогда вполне обыденными были даже ночные визиты бандитов. Часть имен в этих историях NGS.RU скрыл за безликими «хирургами» и «коллегами», но некоторых людей из истории не выкинешь. Откровенный рассказ хирурга — от первого лица.

Разборки в «приемнике»

В 90-е на улицах было неспокойно даже в центре — особенно по ночам. И хорошо, если это время можно было провести за закрытыми дверями, но с больницами это не работало. Жертв бандитских нападений привозила в ближайшее медицинское учреждение скорая, а оппоненты раненой жертвы иногда пытались продолжить разборки едва ли не на больничной койке. Любое самое спокойное дежурство могло закончиться стрельбой.

— Притащили нам в ночь человечка, у которого сломано было всё. Одна какая-то косточка целая, но это не считается, — вспоминает Игорь Пронских. — Я его посмотрел и прикинул: оперировать по неотложке — это на всю ночь, а в одиночку, без помощника, я вообще на двое суток застряну. Набросал ему вместо этого «скелеток», подняли в реанимацию, всё хорошо, не помирает.

Пошел в ординаторскую — историю писать, тут меня вызывает медсестра: «Игорь Владимирович, срочно в приемный покой».

Если тебе сестра приемного покоя говорит «срочно», в чём ты одет, как есть, должен бежать туда. Некогда ни одеваться, ни доедать, ни чай допивать. Если на такое «срочно» опоздаешь, то опоздаешь навсегда. Я спускаюсь чуть не бегом, а пациента в «приемнике» нет. Тогда в двери приемного покоя было окошко такое здоровое, с витриной, и через него я вижу: стоят две машины, иномарки, и два человека у дверей.

Один мне говорит:

— Давай, запускай нас, щас мы этого побитого заберем.

Я дурака включил, бейджей с именами и должностями тогда не носили:

— Бэ… мэ… я санитар, ничего не знаю. Вот утром приезжай, главврач придет, и тебе всё выдаст.

Витринное стекло передо мной — вжух! — осыпается, в окне появляется ствол, и прямо в живот мне мушка «калаша» смотрит. Вот как она внезапно появилась, также внезапно я и исчез. Справа от меня была дверь черного хода, я в него забежал. Дверь закрыл, палкой какой-то, которая там лежала, подпер. Слышу два выстрела и понимаю: твою мать, это же по мне стреляют. Ору сестре:

— Филипповна! Ментов вызывай!

Но всё, конечно, без толку. Приехали маски-шоу, всех мордой в пол положили, меня в том числе. А те двое к тому моменту уже давно по машинам прыгнули и уехали.

Я осмотрелся. В двери — дыра на всю высоту. Потом из корсетной мастерской взяли железные листы, дырку пропилили под форточку-бойницу, и вот так дверь долго и стояла. А я потом людей на экскурсии водил — дырочки в полу показывал.

Непрофильный больной

4 января 2005 года у самого крыльца главного корпуса затормозил некогда шикарный «Мерседес», буквально изрешеченный пулями. Из машины выбрался истекающий кровью водитель, на руках затащил умирающего пассажира в приемный покой. Наш НИИТО оказался ближайшей к месту нападения больницей, и выбора у раненых не было.

Это, наверно, самая страшная операция моя была, самая тяжелая.

Дело было после моего дня рождения. Хожу по квартире, думаю, не похмелиться ли, а тут звонок: «Игорь Владимирович, у нас тут двое застреленных». Я спрашиваю, где ранения — никто ничего не говорит.

Я прыгнул в штаны, 20 минут — и на месте. Посмотрел на пациентов — и всё похмелье с меня слетело. Один лежит серо-зеленый, как водоросль, другой сидит, за шею держится, а перед ним лужа крови на литр как минимум. И из врачей — никого, ни одной заразы нет нигде. Потом я уже узнал, что в этот момент по всему городу отзванивались, бригаду собирали. А тогда думать некогда было. Увидел, что анестезистка бежит. Поймал ее и спрашиваю:

— Ты что делаешь?!

Она мне в ответ:

— Анализы несу.

Какие тут анализы? Наркоз надо давать, а потом разбираться уже со всем остальным.

Подняли того мужика, который совсем «тяжелый», в операционную, одежду сорвали, а у него с правой стороны пять дырок. Тут я и подумал: куда я ввязался? Сердце бьется, острые кости грудины торчат. Сумка сердечная вот-вот развалится, а там — сердце. Плевралку (плевральную полость. — Прим. ред.) вскрываешь, а там вместо нижней доли легкого как будто тряпка грязная лежит и от напора воздуха трепещет. За человека же аппарат дышит, и воздух выходит. Долю легкого ему пришлось удалить.

Прооперировал его — живой. Подняли наверх (в реанимацию. — Прим. ред.) — всё еще живой. Ну ничего, потом восстановился, хорошо скомпенсировался. Весь город оценить может.

Я выхожу из операционной, а в коридоре — темнота. Присмотрелся аккуратно через окошко в двери: а там фигуры черные стоят. Думаю: «О-о, а ведь меня тоже сейчас могут, как и пациента, подстрелить». Ме-е-едленно дверку открыл и говорю: «Мужики, я сейчас свет включу, не пугайтесь».

Рубильником щелкнул, а там толпа, даже две. С одной стороны менты стоят, один даже в папахе — полковник, с другой стороны — бандюки. Хорошо, я предупредил их, что выхожу: могли бы и стрельбу открыть.

Покурил и пошел обратно в операционную, второго «делать», у которого шея прострелена насквозь. Думал, тоже тяжело будет. Из яремных вен кровотечение практически невозможно остановить, если только не перевязывать. При дыхании кровь выталкивается, а учитывая, что там большой диаметр, она поддает и поддает, не успевает сворачиваться.

Пошел по [раневому] каналу смотреть, там же трахея, пищевод, шить это всё придется… И нет. Я отревизовал (посмотрел. — Прим. ред.) и ничего понять не могу: всё целое. Шея насквозь пробита, дырка в плече, а ничего серьезного не повреждено. То ли он глотал в этот момент, то ли, наоборот, задрал голову. И я ему яремки перевязал, кровотечение остановил, пулю достал из плеча — и всё.

5 или 6 января пришел завотделением на работу, увидел:

— Это что за… [ерунда] тут лежит? Выписать на… [все четыре стороны]!

Потом я уже узнал, что этот «непрофильный» был киллер [Анатолий] Радченко, которого Челентано называли. Долго потом думал: если бы мне сказали «Игорь, куда ты лезешь, зачем? Он же бандит, убийца. Просто иди и покури минут 40», что бы я стал делать?

Анатолий Радченко (Челентано) — руководитель одного из структурных подразделений преступного сообщества, так называемой «группировки киллеров». После задержания в 2009 году Александра Трунова и основных его подельников, Челентано скрылся и почти пять лет жил в Европе. В 2014 году он был задержан на территории Австрии. В 2019 году Новосибирский областной суд приговорил Анатолия Радченко к 24 годам колонии строгого режима и штрафу 1 миллион рублей. В 2020 Верховный суд уменьшил это наказание на 6 месяцев.

Бандитская «шестерка»

Приехал к одному известному в Новосибирске топливному олигарху какой-то партнер из Москвы — держатель, по-моему, акций, и они поехали на кораблике отдыхать на море. Пришвартовались у берега, пили, купались. И этот мужик борта попутал: нырнул — и головой в песок воткнулся. Совершенно глупая травма — двусторонний сцепившийся вывих. Хорошо, что его быстро притащили, а то бы отек спинного мозга, и стал бы он как все спинальники в лучшем случае, а в худшем бы и помер. Его привезли в институт, меня бригада дежурная вызвала из дома. Я приехал, посмотрел: решать нечего, надо оперировать.

А тут пьяный олигарх выступать начал: мол, если его спасете, машину подарю. Я его и не слушал, мало ли что пьяный городит?

На следующий день прихожу, у больного всё кайфово. <...> Позанимались им маленько, 10–12 дней — больше не могли держать.

И тут коллега мне говорит:

— Всё, жди подарка. [Олигарх] машину пообещал, а его за язык свои же и поймали: сказал «подарю машину» — значит, тащи машину.