«До какого уровня он снял трусы?» Как в России допрашивают детей, которые пережили насилие

Для ребенка, пережившего насилие, допрос следователя может быть не меньшей травмой, чем сам факт домогательства. В Рязани создали центр, который пытается минимизировать негативные последствия. Рассказываем, как он работает.

— Как произошел конец полового акта? Чем он вытер сперму? Откуда ты знаешь, что это сперма, ты раньше ее видела? Откуда ты знаешь о сексе? До какого уровня он снял трусы? Он трогал тебя в промежности? — это вопросы, которые во время следствия слышат дети, подвергшиеся сексуализированному насилию.

Для ребенка это не только болезненно, но и попросту неясно. Девочке семи лет ни о чём не говорит слово «промежность». Подростку нужно объяснить, что вопрос «Как произошел конец полового акта?» переводится: «Куда он кончил?» Дети элементарно стесняются сказать, что хотят пить, есть или в туалет, а ведь следственные действия могут длиться весь день.

Российское законодательство подразумевает, что если потерпевший — ребенок до 16 лет, то с ним обязан находиться педагог или психолог. Но им чаще всего оказывается человек, который понятия не имеет о том, как работать с жертвами насилия. Во время допросов он часто сидит в стороне и никак не поддерживает ребенка — просто не знает, как это сделать. Кроме того, психологи могут меняться.

В нескольких регионах России существуют специальные центры, которые сотрудничают со Следственным комитетом, — там работают психологи, которые прошли специальное обучение и сопровождают ребенка с момента подачи заявления в полицию и до оглашения приговора насильнику. Параллельно другой психолог по запросу может работать с его семьей — у родителей ведь тоже рухнул мир, и им нужно помочь отстроить его заново.

Корреспондент MSK1.RU съездила в Центр семьи и детства в Рязани, где работают и с детьми, пережившими насилие, и с их семьями.

Оранжевое здание на окраине

Центр семьи и детства находится за городом, в десяти с небольшим километрах от Рязани, отвернув панорамные окна от Солотчинского шоссе.

Внутри просторно. Свет падает сквозь небольшие окошки в крыше, на второй этаж ведет широкая лестница, она же кинотеатр: на ступенях лежат подушки, на стене напротив — экран, здесь легко могут посмотреть фильм три десятка человек. В центре учат английский, занимаются в театральном кружке, но кое-что радикально отличает его от ряда других мест дополнительного образования — «зеленая комната». Здесь проходят допросы детей, переживших насилие.

В 2022 году психологи Центра семьи и детства сопровождали на допросах 102 несовершеннолетних: 37 потерпевших, 17 обвиняемых, 48 свидетелей. В 28 случаях речь шла об уголовных делах, возбужденным по преступлениям против половой неприкосновенности и половой свободы личности. В «зеленой комнате» проходили допросы 9 детей.

Через несколько дверей от «зеленой комнаты» — кабинет Юрия Змейкова, руководителя Центра семьи и детства. Он довольно известен в своем регионе: отец восьми детей, кровных и приемных, создатель Ассоциации приемных родителей.

Впервые Юрий столкнулся с насилием над детьми, когда работал в детском доме. К нему подошла 12-летняя Юля (имена и некоторые детали этой истории изменены для безопасности несовершеннолетней. — Прим. ред.) и рассказала, что ее насиловал дядя. Юрий слушал и думал: «Почему я, почему она это говорит мне, а не воспитателю-женщине?» Потом сообщил в полицию — по закону он обязан это сделать. Там спросили: «А она точно не врет?» Делу дали ход, Юрий сопровождал Юлю в качестве психолога.

— С этой девочкой пришлось пройти через всё, и я увидел, как это сейчас работает в России. Хотя все пытались помочь ребенку и наказать насильника, честно сказать, то, что происходило тогда, точно нельзя было назвать дружественным по отношению к ребенку, — признаёт Юрий.

В первый день следственных действий уместилось всё: допрос, выезд на место преступления, гинекологическая экспертиза, вдобавок девочка столкнулась со своим насильником. Из детского дома Юрий и Юля выехали в 9 часов утра, а вернулись в половину второго ночи.

Он тогда и сам не очень понимал, как поддержать девочку, только следил, чтобы она была сыта и не чувствовала жажды.

Приехали в больницу, нужно было попасть к гинекологу, медсестра крикнула вглубь коридора: «Так, тут после изнасилования, куда?» — всё это при Юле и других посетителях, которых, к счастью, было немного. Уже вечером, когда Юрий с девочкой приехали в отдел, они столкнулись лоб в лоб с ее насильником — его задержали.

Это было только начало — после этого Юлю допрашивали больше десяти раз. Процесс шел больше года — то и дело всплывали новые эпизоды. Юля сначала рассказала один случай насилия, потом собиралась с силами и говорила про другой. Поддержки было мало. Родня и соседи не понимали, зачем вообще нужно было поднимать шум.

Сама Юля чувствовала себя виноватой: после каждого акта насилия (Юрий отдельно подчеркивает, что то, что произошло, нельзя назвать сексом) дядя давал ей денег. Девочке казалось, что раз она брала купюры, то это не было насилием.

— Я однажды увидел репортаж, который назывался: «Накрыли притон с малолетними проститутками», — вспоминает Юрий Змейков. — Но это же неправильно. Не бывает малолетних проституток. Есть взрослые, которые вовлекли несовершеннолетних в эту деятельность. А если даже на федеральных каналах так говорят, то понятно, как тяжело девочке было об этом сказать.

Юрий вместе со своей коллегой из детского дома Аллой Малинкиной поехал на стажировку в кемеровский центр «Здоровье и развитие личности», в котором действует отдел судебных психологов. Они рассказали коллегам, как сопровождать на допросах детей, переживших насилие.

Сначала Юрий и Алла выезжали на допросы несовершеннолетних как психологи из Ассоциации приемных родителей. В 2021 году благотворительный фонд Елены и Геннадия Тимченко построил здание для Центра семьи и детства и передал его в дар Рязанской области. Юрий стал руководителем центра, Алла возглавила отдел кризисной помощи.

— Когда мы получили здание и пришли в следственное управление СК России по Рязанской области с предложением о сотрудничестве, реакция была: «Где вы раньше были?» — вспоминает Юрий.

Зеркало допроса

«Зеленая комната», в которой проводятся допросы, на самом деле бежевая. Обстановка максимально нейтральная: стол, два стула, несколько кресел. Из общей аскетичной картины выбивается только большой белый игрушечный медведь. Но у него своя работа — чтобы ребенок мог за него спрятаться, отдышаться и прийти в себя.

В углу — камера, рядом со столом — зеркало почти во всю стену. Опять же, не для красоты. Это зеркало Гезелла — с другой стороны оно представляет собой прозрачное стекло, так что из соседней комнаты можно наблюдать за всем, что происходит.

— Кто-то говорит, что у нас здесь недружественно детям. Это спорно. Здесь ребенка ничего не отвлекает, нет внешних стимулов, нас это устраивает. У нас даже карандаши и картинки, на которых ребенок может показать, где его трогали, лежат в тумбочке. Может быть, мы потом изменим мнение, но сейчас нам кажется, что комната не должна быть яркой, красочной, — говорит Юрий Змейков.

Специалисты хотят, чтобы следователи использовали их комнату для опознания: детям бывает тяжело указать своего насильника, если это знакомый человек (а чаще всего это так и есть). Если опознание происходит в «зеленой комнате», то ребенок знает, что подозреваемый его не видит.

Пока комнату используют не так часто, как хотелось бы: следователям проще работать на своей территории, чем выезжать.

— Есть следователи, с которыми мы давно работаем, им проще сказать: «Приезжайте сюда». Здесь адвокат, руководитель следственной группы, родственники могут незаметно наблюдать. Потому что при допросе в Следственном комитете был случай, когда в кабинете собралось восемь человек: было насилие над трехлетним ребенком, в панике прибежали тети, дяди, — говорит Змейков.

Камера в «зеленой комнате» установлена так, чтобы охватить всё помещение и было видно, что в комнате больше никого нет («Мало ли кто стоит за камерой и подсказывает ребенку»). Сейчас в центре планируют установить еще одну камеру, которая будет давать крупный план, чтобы была видна мимика ребенка. Во время следственных действий туда никто не сможет зайти. А, как говорит Юрий, в Следственном комитете, бывает, кто-то заходит: «Так, там этот звонил», — и следователь сразу отвлекается от ребенка. А здесь тишина.

Перед допросом детям рассказывают, как устроена «зеленая комната», кого он будет видеть, а кого — нет.

— Наша работа — вернуть ребенку контроль над ситуацией, в том числе и в мелочах. У него рухнуло ощущение базовой безопасности, — объясняет Змейков.

Запись допроса потом передается следователям и стирается. В центре не остается никаких исходников.

Рядом с «зеленой комнатой» находится сенсорная, куда ребенка отводят во время перерыва. Здесь мягко переливаются огоньки. В углу стоит сухой бассейн, на стене висит светящийся разными цветами «сухой дождь».

— Моя любимая штука, — говорит Алла, неторопливо перебирая руками мерцающие нити.

— А вот это посмотрите, — подхватывает Юрий, — тяжелое одеяло. Это элемент защищенности. Ребенок будто в каком-то коконе, как в утробе, и он восстанавливается намного быстрее.

Я ложусь на мат, меня накрывают тяжелым одеялом. В комнате полумрак, светится дождик. Чувствую свое тело — боюсь ощутить давящий дискомфорт из-за ограничения в движении, но чувствую действительно защищенность.

— Когда его привезли, у нас от специалистов не было отбоя, чтобы полежать под одеялом, — смеется Юрий.

Пересадить маму, спросить, как зовут манекен

Работа психолога — обеспечить нормальное (насколько это возможно во время допроса о насилии) эмоциональное состояние ребенка. От этого выигрывают все: и следователь, который быстрее получит информацию, и, конечно, сам ребенок, для которого «пытка допросом» раньше закончится.

Набор действий, которые для этого нужны, не всегда предсказуем. Например, однажды, когда ребенку нужно было участвовать в следственном эксперименте, Юрий спросил у сотрудников СК, как зовут манекен, — оказался Артуром.

— И сразу стало как-то легче, — говорит Змейков.

Бывает, что ребенок стесняется отвечать на вопросы при родителях. Юрий вспоминает случай Иры (имя изменено. — Прим. ред.). Ей в соцсетях написал мужчина, завоевал доверие, а потом попросил скинуть обнаженное фото. Девочка отправила, а дальше: «Я разошлю это всем, если не пришлешь еще». Хотя переписка была в распоряжении следствия, по регламенту Ира всё равно должна была рассказать о том, что произошло, но не могла выдавить из себя ни слова.

— Я тогда попросил перерыв, мы с Ирой поговорили. Я сказал, что от нее зависит, насколько быстро и эффективно пройдет следствие, что все люди здесь собрались, чтобы ей помочь. Она ответила, что стесняется, потому что там мама, — вспоминает Юрий.

Родитель всегда присутствует на допросе, но теперь психологи следят, чтобы мама или папа сидели не напротив ребенка, а чуть в стороне — чтобы избежать зрительного контакта. Когда родителей накрывает, ребенок считывает их реакцию, и ему становится еще хуже. Отдельно психологи разговаривают с родителями — просят их не показывать ребенку, насколько они шокированы.

Во время допросов бывают длительные паузы, в это время у следователя бывает желание побыстрее задать вопросы, но психолог говорит ребенку: «У тебя есть время, не торопись».

Самое болезненное для детей — рассказывать о деталях полового акта. Если пауза затянулась, психолог может спросить: «Что самое сложное для тебя? Что тебе помочь произнести?» Во время допроса у ребенка есть ощущение, что он должен «правильно ответить».

Следователи должны оценить понятийный аппарат ребенка, чтобы понять, не оговаривает ли он подозреваемого, повторяя заученные слова, подсказанные взрослыми.

— Был случай: допрос состоялся, все детали были проговорены, но у адвоката подозреваемого возник вопрос, насколько осведомлен ребенок в том, что касается секса. Девочку спрашивали: «А ты знала, что он делал? Ты знала, что это сперма? До этого ты знала о сексе? Откуда?» Девочка стеснялась, говорила, что объясняли в школе на пестиках-тычинках, но это, конечно же, ерунда. Родители сказали, что еще не говорили с ней о сексе, — рассказывает Алла.

Она объяснила ребенку: «Тебе 12, нормально, что ты хочешь знать о сексе». Тогда девочка призналась, что вела откровенные разговоры с подругой.

Трудности перевода

Во время допроса психолог разговаривает, переводит со «следовательского» на «детский». Дети описывают то, что с ними произошло, доступными им словами.

Алла легализует чувства ребенка. Она говорит: «То, что ты стесняешься, волнуешься, краснеешь, — это нормальная реакция, потому что ты говоришь об интимных вещах. Как тебе помочь, чтобы ты смогла об этом сказать?»

Иногда на допросе ребенок не понимает вопроса. Например, следователь спрашивает: «Куда произошел конец полового акта?» Для расследования это важно: если, например, на живот, то где-то может быть салфетка, которой вытерли сперму. Но ребенок вообще не понимает, о чём его спрашивают, следователю тоже неудобно — тут на выручку приходит психолог.

Главные чувства, которые испытывает ребенок во время следствия, — вина и стыд. При этом в то время, как совершается насилие (а это может длиться годами), оно воспринимается как норма. Так, Алина (имя и некоторые детали этой истории изменены для безопасности несовершеннолетней. — Прим. ред.) в 12 лет рассказала подруге, что дедушка трогает ее, когда они остаются одни. На тот момент это продолжалось уже четыре года, Алине казалось, что это нормально. И только когда она услышала от подруги, что обычно в семьях такого не бывает, рассказала об этом маме.

Дети, которые подверглись домогательствам в интернете и отправили интимные фото, могут думать, что в том, что случилось, виноваты только они.

— Я проговариваю: «Здесь твоей вины нет, тебя защищают следователь и закон. Есть взрослый, который несет полную ответственность в том числе и за то, что ты стала ему доверять», — говорит Малинкина. — Если ребенку в семье не хватает любви, заботы, он уходит в соцсети. И насильники сначала удовлетворяют эту потребность в любви, а потом уже начинают требовать: «Если не сделаешь того-то, не буду тебя любить». К этому моменту ребенку уже так ценно то, что он получает, что готов идти на риски.

После следствия

Юрий считает, что, если насилие совершил кто-то из ближайшего окружения, реабилитировать надо не только ребенка, но и всю семью. Мамы остро чувствуют свою вину: «Не уберегла, не уследила». Или, наоборот, проваливаются в отрицание: «Да нет, не может быть». Или боятся, что у них заберут ребенка. Как-то раз в Центр семьи и детства позвонила женщина: «Если к вам приеду, вы у меня отберете ребенка?»

— Когда мама идет в отказ, это про то, что она чего-то боится, у нее чувство вины, и мы начинаем с ним работать. Но это должны быть разные психологи — тот, кто работает с ребенком, эмоционально вовлечен и не может консультировать маму, — говорит Юрий Змейков.

Работа с семьей начинается уже после завершения судебного процесса, но только по их запросу.

— Мы не навязываемся, — говорит Змейков. — Что такое насилие? Это когда против твоей воли что-то произошло. А тут еще мы начнем навязываться. Мы знакомимся, говорим, что мы есть и готовы помочь, но дальше по запросу. Первое — это кризисная помощь. У людей рухнул весь мир. Для родителей это очень сложно, они закрываются в себе. Мы помогаем собирать по кусочкам мир, возвращать контроль над ситуацией.

Недавно в Екатеринбурге возбудили уголовное дело против двух подростков, которых обвиняют в изнасиловании детей в спецшколе. Один подозреваемый арестован, второй — в бегах. По словам пострадавших учеников, сексуальное насилие применяли с подачи пожилого педагога. Наши коллеги из E1.RU собрали всё, что известно о происходящем вокруг спецшколы.