«Я не вечный, да и онкология». Как живет единственный в Забайкалье старообрядческий священник

— У нас, в Чите, священника нет — приезжий, в Улан-Удэ — нет, в Иркутске — приезжий, — говорит старообрядческий священник, отец Виктор, повторяя слова епископа. Стараниями 71-летнего мужчины маленькое село Черемхово отличается от огромной территории вокруг Байкала. Но ситуация с дефицитом священнослужителей непростая. Кажется, как и вся история староверов. Читайте об этом в материале наших коллег из CHITA.RU.

Церковная реформа, которую провели в 1651–1660-х годах московский патриарх Никон и царь Алексей Михайлович, изменила правила богослужений и церковных книг. Некоторые православные не приняли изменений и причислены к раскольникам. Сторонники двуперстного крестного знамения и вовсе были преданы анафеме как еретики. При Екатерине II отношение к старообрядцам изменилось и слово «раскольник» попало под запрет. Благодаря этому часть сбежавших от гонений староверов удалось вернуть в Россию. В Забайкалье они известны как семейские, в Сибири — как кержаки.

Храм не отберут, а священник нужен

— Когда я маленький был, то только в домах молились. Тайно всё было, строго. Боялись, что арестуют. Может, это только в нашей местности так. У нас же в Забайкалье одна церковь только осталась, а в Иркутске много было церквей и две выстояли во все годы — закрыли, но не порушили. А при Брежневе и у нас стало посвободнее, попроще к вере стали относиться.

Молился я с детства, старозаветные книги читал, письменность знал. Когда свобода стала, меня старушки давай просить. Я ходил к усопшим, на поминки, на праздники. Потом начали сюда приезжать священник с Владивостока да владыка с Томска. Тоже начали меня сговаривать — давай да давай. Я отвечал: «Как же я буду, учиться же надо, а училище есть в Москве, да в Брянской области в Новозыбково, а я не поеду никуда». В общем, они меня начали готовить на месте к рукоположению. Но я съездил на Дальний Восток, там пожил. А рукоположил меня епископ 5 июня в 2005 году.

Сейчас я заболел, ездил в Иркутск — туда владыка наш приезжал, говорю: «Надо бы священника сюда». А он отвечает: «Знаешь, что у нас, в Чите, священника нет, только приезжий, в Улан-Удэ нет — приезжий, в Иркутске — приезжий. Так что подбирай своего человека, мы его подготовим». Я нашел двух мужиков — крепкие, верующие, непьющие и некурящие. Одного вызвали в Улан-Удэ, исповедовали, и по исповеди он не подошел. Второго отправили на Дальний Восток, а он там связался, начал курить, да курить-то травочку, да с пивом, да с водкой. Надо искать опять: я же всех в деревне знаю, как «Отче наш», — 200 домов, да в Афонькино 90 — знаю, кто чем дышит. Надо искать — я не вечный, да и онкология, вот-вот да и туда пойду. Храм оформлен на меня лично — его никто не отберет, а священник нужен.

У нас митрополия в Москве, митрополит Корнелий. Есть новозыбковцы — они тоже древние, но к нашей, московской митрополии не относятся, там уже другая. Новозыбковцы — это священники, ушедшие из Московской патриархии, стали они молиться по-своему, сами организовали свою церковь. У них патриархия, а у нас митрополия.

По солнцу — против солнца

Сейчас мало кто скажет, кто такие семейские да кто такие старообрядцы, — уже никто почти и не понимает. А раньше староверы с новообрядцами даже вместе не молились. И церкви отдельные, и кладбища.

В 1905 году был указ — нам разрешили церкви и даже учебные заведения. До 1918 года всё это было. А потом решили: религия — опиум. Все пострадали. А в Калганском районе старообрядцкая церковь была до 1971 года — там же казачество было, они и отстояли. А потом батюшка умер — и всё, нету, закрылась. Оттуда забрали 100 икон в читинский музей. В 1995 году появился священник в Чите — отдали ему 50 икон, а 50 исчезли. А потом этого священника забрали в Иркутск — церковь в Чите так и стоит. Священник там приезжий, но там есть уставщик и службы идут.

У нас раньше семейские с новобрядцами не смешивались. Строго было — нельзя сибирякам в жены наших отдавать. Потом уже пошло — сам сибиряк, жена семейская. Сейчас некоторые говорят: старая вера или новая, всё одно православные. Какая разница — так креститься или так (старообрядцы крестятся двумя пальцами, православные — тремя. — Прим. ред.). А ведь не только в этом разница, а в обрядах, в молитвах. В новом обряде многие молитвы поменяли. Как-то к нам зашли на Пасху [православные] и нам говорят: «Неправильно у вас слова поются, в Чикое не так». Ну так в Чикое и церковь не наша.

Почему раскол произошел — взялись книги править, которые из Византии пришли, когда князь Владимир Русь крестил. Наши от новых книг отказались. Ну и пошло. Аввакума нашего сослали сюда, в Даурию, потом вернули обратно в Москву, чтобы он отказался от старого обряда. Он не стал, ну тогда его и сослали окончательно, и сожгли. Много пострадало во время раскола — языки вырезали, персты отрубали. После раскола ведь многие ушли в Польшу, Молдову, там организовали поселения, кто даже на Аляску и в Маньчжурию ушел. Но потом Екатерина II на соборе выступила против того, чтобы русских людей истребляли, и решила — надо заселить богатые места, где много ископаемых. Чтобы на приисках рабочих кормить, кто-то должен пахать поля, растить скот. Вот старообрядцев и поселили. Первую партию пригласили с Польши в Урлук. Иногда говорят — поляки, а они не поляки никакие, а русские старообрядцы. И молдаване у нас тут тоже не молдаване никакие.

Сейчас свобода — иди в какую хочешь веру.

В 1929 году был собор православной церкви и признали старые обряды спасительными — это значит, что мы ни в чём не повинны. Потом в 1971 году был собор, и тоже отменили клятвы на старые обряды.

У нас всё делается по солнцу — когда венчают, ведут по аналою по часовой стрелке, а у православных наоборот. Крестный ход так же — вышли из церкви, мы направо пойдем, а они налево. В причащении тоже есть разница.

Крест нательный у нас тоже другой — на нашем нет спасителя. Просто крест мужской — он восьмиконечный, написано Исус Христос (у старообрядцев имя пишется с одной буквой И). На обороте молитва: «Да воскреснет Бог, да разойдутся враги его». А у вас на кресте: «Спаси и Сохрани». Наш крест не снимается — можно в бане мыться, потому что на нём нет Спасителя.

Женский крест у нас отличается. Причем женщина может наш крест носить, а мужчина женский — уже нет.

Этот крест латунный, он темнеет и тускнеет. Но и серебро тоже темнеет, люди сразу думают — порча, болезнь. А я ношу, и у меня не тускнеет, хотя я болею, как еще болею. А то многие прибегают — порча, порча. Но, может, где и есть порча, да не везде.

Сейчас в церковь многие приходят. У кого на СВО ушли мужики — молебны заказывают, свечки ставят. А на службу — ни-ни. На Пасху — редко, мало. Раз в году почаще — 18 января, у нас вода освящается не ночью, а на закате солнца. Вода такая называется великая, а та, которая 19-го, — вода малая. Вода в праздники чистая во всяком водоеме, но не святая, хотя свойства имеет.

Как-то к нам с Бурятии приехала женщина — освятить крестик, серьги да кольца. Я для освящения воды налил, потом уже за алтарь зашел, посмотрел, а там тина в воде, как в болоте. Когда наливал — не было такого. Я долго стоял там, думал. Потом владыка приехал — объяснил, были, мол, другой веры люди? А были-то вроде наши, русские, но связанные с шаманами. Потом другой раз эта женщина приехала и рассказала, что к шаманам ездит.

Топором по ликам

— Староверы долго были под запретом. Молились старообрядцы в часовнях да скитах. Ставить алтари и службы вести по старому обряду разрешили с 1905 года. А колокола на храмы не давали ставить — только на столбах. Вы, может, видали фотографию нашего храма черемховского — в 1912 году там стоял один куполок с крестиком и два колокола маленьких на столбах.

В 1935 году ее закрыли, но не разрушили. Молились в ней не только наши, но и с Могзона, Зашулана, Энгорока. В Хилок они не ездили — там новообрядцы. Вот как-то пришли все, уговорили священника, чтобы им исповедаться, причаститься. А ему намедни дали предписание — если ты откажешься от храма и совершения обрядов в домах, то мы тебя не арестуем. А кого там арестовывать — ему было под 90 лет. Он подписался под запретом, а службу вечернюю начал служить. Понаехала милиция и давай выбрасывать иконы. Народу не отдавали, окна выбили да выбрасывали. А был один житель, Кожемякин Семен Алексеевич, он рядом жил, схватил иконы и унес — потом они к нам и вернулись. Было в храме пятьсот с лишним икон, а осталось только девять.

Эту икону когда нам дали, не было ликов. Мы посмотрели — 12 апостолов и Иисус Христос на тайной вечере. А потом все лики появились, а Иуда — не появляется. Вот удивились, я сначала не замечал, потом к Пасхе начали протирать пыль — все лики есть, а этого нету.

Вот Николай Угодник — наша старообрядческая, но не из нашего храма, а с Барахоево или Малоархангельска. Она принадлежала бабушке, которая в Иркутск уехала, а когда упокоилась, то родные захотели Угодника в храм отдать, на родину. Но в Чикое церковь православная, в Кочуме — тоже. Где были старообрядцы, там наших храмов не осталось. В области только три наши храма — в Калганском районе, Чите и у нас. Я ездил за иконой в Иркутск.

В старой церкви у нас на царских вратах были четыре иконы евангелистов (от греческого слова «благовестники» — так называются апостолы, авторы четырех книг Нового Завета, Евангелий. — Прим. ред.), их сняли да топором попортили. Это Марк, но лика у него нет и не положено такую икону в церкви держать, поэтому я тут и поставил. В Бурятии есть наш иконописец старообрядческий, он одну икону сделал. Но красок-то таких сейчас не делают, одна постояла три года и вся осыпалась. Я икону Николая Угодника теперь не отдаю реставрировать, пусть как было.

Вот икону в печку хозяйка закинула, но ее спасли, а потом нам отдали — тут же, в Черемхово. Новообрядческую икону нам принесли, но нам ее не положено, я её тоже тут в уголок поставил. Тут вот нарисован поднятый мизинец — не по-нашему.

Старообрядческую церковь у нас разобрали и увезли в Зашулан, на клуб. Две большие иконы тоже забрали, из одной сделали стол — играли в карты. А одну икону — Деву Марию — мужик приспособил под ступеньку в амбар. А ведь он старик уже был да старообрядец. А дочка его с подружкой посмотрели — чего же это батя наделал, ходят по Матери Божьей. Оторвали икону тайком, унесли, мимо ехала женщина на санях — ей в сено и спрятали. Она привезла домой, а там дед говорит: «Нас же арестуют, меня-то, может, и оставят, а тебя-то точно заберут». Он был новообрядец, табашник (курильщик. — Прим. ред) и придумал икону в холст завернуть да в зимовье в табак запрятать — никто же там ее искать не будет.

Потом зимовье купил колхоз, начали разбирать крышу, там икону и нашли — отдали в сельсовет. А там уборщицу заставили топить печку — она расколола да и сожгла.