«Нет меня, я покинул Россию» — как выглядит и чем живет сегодня русская эмиграция

«Нас здесь не любят — это минус, но и не гонят — это плюс» — это прямо про сегодняшних эмигрантов, покинувших Россию после 24 февраля 2022 года. Иногда их даже зовут домой, убеждая, что здесь им ничего не угрожает.

Удивительная насмешка истории: большая волна новой эмиграции после СВО совпала со столетним юбилеем отплытия «Философского парохода» в 1922-1923 годах. Спустя 80 лет на набережной Лейтенанта Шмидта петербургским философским обществом был установлен памятный камень, на котором значится: «С этой набережной осенью 1922 года отправились в вынужденную эмиграцию выдающиеся деятели отечественной философии, культуры и науки».

В списке инакомыслящих за 1922 год оказались 195 человек, а журнал Forbes писал, что после начала СВО из России уехало от 600 тысяч до одного миллиона человек. Цифры, конечно, несопоставимые. Но одних выслали, а другие уехали то ли по своей воле, то ли бежали, смотря какую оптику выбрать.

«Эпохи, столь наполненные событиями и изменениями, принято считать интересными и значительными, но это же эпохи несчастные и страдальческие для отдельных людей, для целых поколений. История не щадит человеческой личности и даже не замечает ее», — писал оказавшийся на пароходе философ Николай Бердяев.

Если в конце 1980-х отплытие «Философского парохода» воспринимали как трагедию, то еще до начала СВО точки зрения на это историческое событие стали не такими радикальными. Например, философ Нина Дмитриева, изучающая этот период, говорит: «Клише с отъездом “лучших умов” придумано представителями русской эмиграции, которые так оценивали приехавших искренне», — и что для многих высланных «Философский пароход» стал шансом получить востребованность за границей. А сам «Философский пароход» она не видит как что-то беспрецедентное, вспоминая высылку инакомыслящих из Америки: «В конце 1919-го по инициативе генпрокурора США Палмера проходят массовые аресты и даже избиения левых активистов в рамках борьбы с “красной угрозой”. Арестованных оперативно (за месяц) доставили в кандалах на борт судна Buford и отправили в Финляндию, оттуда поездом — на границу с СССР, куда они перебрались по льду реки и 19 января 1920-го уже оказались в России».

Если уж высылка из Союза Трубецкого, Кизеветтера, Франка, Лосского и других — не трагедия, что уж говорить о сегодняшнем дне, где отчалили условные айтишники и Гребенщиков*. Но экономист Александр Аузан менее скептичен, чем философ-исследователь «Парохода»: «Человеческий капитал в России понес невиданно крупные потери: что, разумеется, сокращает возможности широкого набора креативных индустрий, но это как сосуд, из которого с одной стороны вода вытекает, а с другой — втекает».

В 100-летний юбилей отплытия «Философского парохода» мы решили поговорить о сегодняшних эмигрантах — их историях и судьбах. Героями этого материала стали не случайные эмигранты — были выбраны те, кто вращается в околожурналистских кругах, потому что эти люди могут рассказать не только свои истории, но и оценить общую температуру по палате в их стране-хабе. Без скепсиса заявляю, что с айтишниками говорить не о чем: изучая эмигрантский пленэр в Ереване, я слышала много историй от людей «компьютерной» профессии, что из дома они выходят только в продуктовый магазин или в бар раз в две недели.

А раз про пароходы и корабли начали, то без Владимира Семеновича не обойтись: «И мне хочется верить, что это не так, что сжигать корабли скоро выйдет из моды», — весьма себе эмигрантская зарисовка, к сожалению. Ведь возвращаются все, кроме самых любимых и преданных женщин. А строчки: «Не пройдет и полгода, и я появлюсь, чтобы снова уйти на полгода» — в новых исторических обстоятельствах можно совсем грустно трактовать вынужденным визараном и кратким возвращением на родину для распродажи нажитого.

Эмигрантский Ереван

«Мы уехали с четырьмя чемоданами и скрипкой» — как педагог из МГУ эмигрировала в Армению, чтобы наконец стать мамой

М. была одним из тех преподавателей, кто в недавнем скандале, связанном с журфаком МГУ, вступилась не за z-мальчика, который вышел в узнаваемые интерьеры факультета с российским флагом, а за его однокурсниц, высказавших свое недовольство поступком этого студента, после чего девочки были отчислены. Но со своей эмиграцией она связывает не накалившуюся обстановку на работе: «Решение было принято мною давно, речь шла только о сроках, в силу того, что я хотела довести свой курс. Очевидно, что в последний год изменился профессиональный климат, но принятое решение оставалось таким же — и я это осуществила тогда, когда задумала.

Я очень-очень давно понимала, что хочу уехать. Если смотреть вглубь, это было на 4–5 курсе моего университета, 2011–2012 годы. Отправной точкой для меня стал “Закон Димы Яковлева”, когда я поняла, что не хочу жить в этой стране. После этого я раздумывала, когда мне это сделать. Именно не “как”, а “когда”. Но в силу того, что у меня была насыщенная работа, я всё оттягивала этот момент. Но не жалею, что это случилось сейчас.

Я недаром упомянула “Закон Димы Яковлева” — я давным-давно поняла, что очень хочу иметь детей, но в силу определенных законодательных ограничений не буду счастлива в своей стране. Это стало основным триггером и мотивацией, что привело к этому решению. Все эти годы я не забывала об этом. Именно дети меня подтолкнули к эмиграции».

Учитывая вскрывшиеся обстоятельства личной жизни М., спрашиваю, как ей приходилось на факультете, помня, как моя мать в начале 2000-х оглядывалась на улице, нет ли студентов рядом, чтобы закурить.

«Наше государство не предполагает того, что ты открыт и делишься сокровенным. Какие-то более-менее близкие мне люди, коллеги и друзья на факультете всё это знали — с их стороны я не испытывала давления. Единственный случай, который у меня был — когда на меня написали донос, касаемо этой темы. Всё закончилось очень благополучно для меня. Все, кто был в курсе, поступили очень адекватно».

М. внушительное количество лет проработала на «РЕНе» и «Первом» (хоть и не снимала о политике, но закручивание гаек происходило на ее глазах), а на журфаке курировала студенческое телевидение — казалось бы, а при чем политика здесь? В личном разговоре она призналась, что внутрифакультетская цензура дает о себе знать, что удивительно — где политика, а где студенческое СМИ. Об этом ее и спрашиваю.

«Не могу сказать, что мне чего-то не давали, если говорить про преподавательскую деятельность: я не могу гневаться на журфак, мне кажется, у нас достаточно свободная история в отношении преподавательских штук. В прошлом году осенью я читала курс по фактчекингу — это было абсолютно свободно. Но изменение климата ощущалось, это не исключение из правил, а общая температура по больнице в нашем государстве. Почему меня это так задело: когда я работала на телевидении, речь шла о рандомных новостях, как бы ни цинично это было сказано — речь шла о чужих людях. А когда стала преподавать, я имела личный контакт со студентами, и в силу того, что я такая, как есть, не могла не принимать участие в становлении их мировоззрения и профессиональных ориентиров. Поэтому, когда какие-то вещи случались, мне было больно за них».

С вот таким бэкграундом М. отправилась в эмиграцию.

«Шаги абсолютно простые: продала машину, сдала квартиру, собрала необходимые документы, которые можно было получить только в России. В итоге мы уехали с четырьмя чемоданами и скрипкой.

А в плане выбора страны — в силу того, что я нахожусь в процессе поступления на PhD куда-то подальше, нам нужно было выбрать условный перевалочный пункт. Речь шла о трех странах: Армения, Турция и Грузия. И в конце концов, в силу того, что здесь я была дважды в командировках, я знала, что страна не вызывает тяжелого впечатления и нормальные визовые истории. Поэтому мы остановились на Армении.

Мне кажется, что тех, кто останавливается на Армении, прельщает лояльная визовая история, если сравнивать с Грузией, где сейчас ужесточают правила прохождения границ. Армяне благосклонны, и визаран, который ты обязан делать каждые полгода, проходит безболезненно. Второе, играет роль финансовый аспект: когда я была до “короны” в командировке, то относительно с ценами в России тут было небо и земля. Сейчас они выросли. В первую очередь на жилье (за квартиру в Москве я получаю 55 тысяч и целиком отдаю их армянскому лендлорду), но бытовые и продуктовые истории гораздо меньше чувствительны. И, наверное, сюда едут люди, которые любят вино.

Плюс Армения совершенно прекрасна в плане финансов — тут действует “Мир”: деньги с этих карт мы совершенно спокойно можем снять. Армения в этом смысле выигрывает в сравнении с другими странами».

Когда я сама была в Армении с целью изучить эмигрантский Ереван, то столкнулась с неприятием нового поколения русских эмигрантов: во-первых, они углядывали в этом продолжение советского колониализма, во-вторых, задавались резонным вопросом: «Чего претесь? У нас тут своя война». И были недовольны засильем новых русских мест. Например, армянский социолог Тигран Амирян принципиально ходил в русские заведения и требовал, чтобы стафф говорил с ним на его языке — на армянском, потому что он в своей стране. Спрашиваю у М., видела ли она эту конфронтацию.

«Я этой конфронтации не вижу. И считаю, что армяне одна из самых позитивных открытых наций, несмотря на случившееся с Арцахом-Карабахом. На фоне этого могло появиться специфическое отношение, но я его не замечаю.

Безусловно, эмигрантская прослойка здесь достаточно сильная. Пару раз таксисты, с которыми мы ехали, задавали весьма конкретный вопрос: “А сколько вы в Армении?” Мы отвечали, что всего два месяца. Они говорили: “Вы еще молодая кровь: есть дембеля — уехавшие с началом СВО, есть вторая волна — те, кто оказался в Армении в мобилизацию, а вы еще совсем зеленые”. Армянские таксисты знают о русской эмиграции больше самой русской эмиграции.

Но, признаться, мой любимый слой русских эмигрантов, на которых я смотрю с иронией: жены айтишников. Это большая профессия в эмиграции и мой любимый срез эмигрантского общества: в большинстве своем они не работают, они ходят на йогу, их можно встретить гуляющими в разгар рабочего дня, очевидно, они радуются жизни, пока их мужья работают. Хорошие!..»

Продолжаю говорить с М. про русскоцентричный Ереван и ее интегрированность в эмигрантское лобби.

«Не знаю, как у остальных, возможно, они хотят интегрироваться в русское эмигрантское сообщество, но мы ищем то, что удовлетворяет нашим интересам, гугля по-русски, потому что армянским не владеем. Это и приводит нас к относительным местам скопления русских эмигрантов. Представь, что в Армении говорили бы на английском, ситуация повернулась бы иначе. Сказать, что мы стремимся поговорить с русскими людьми за рубежом — нет.

Мы искали, где попить пиво, нашли бар “Вертиго” — судя по стаффу, это русское место, долго искали, где послушать джаз — тут таких мест очень много. Мне помог студент-армянин, он порекомендовал Malkhas Jazz Club — отличное армянское место. И еще с нами киса, поэтому нам срочно нужен грумер, нашли, судя по инстаграму**, русский груминг».

И если М. из эмигрантской жизни относительно выдернута, то на самом деле русские уплотняют Ереван: открылся гламурный бар «Посольство эстетических удовольствий» от владельцев московского «Ровесника», появился бар Shame, где играет Розенбаум и можно курить, СМИ «Мост», созданное детьми антрополога ЕУСПб Ильи Утехина, устраивает свои лектории, весь Ереван увешан афишами опальных русских фильмов и спектаклей, которые показывают здесь.

Чтобы подытожить глобальную армянскую и личную историю М., задаю до одури банальный вопрос, счастлива ли она и не страшно ли ей в эмиграции.

«Я рада, что я вырвалась. Мне не страшно в эмиграции — чего мне бояться? Не могу сказать, что я полностью счастливый человек, но здесь я спокойна. Единственное — я скучаю по рыбе: я с Волги, а тут рыбы нет — по ней я плачу».

Эмигрантский Херцег-Нови

«Главное — не переводить местные цены в рубли, потому что тогда вообще очень страшно» — зарисовка как отправиться в эмиграцию с четырьмя детьми, половина из которых — приемные.

Вера Александрова много лет работала редактором в детских литературных изданиях, где делала просветительские комиксы, например, о феминизме, подалась в блогеры и рассказывала у себя на страничке о редакторской работе и жизни с приемными детьми, пропагандируя, что дети не должны оставаться в детдомах — по мере собственных возможностей их надо забирать из системы. При этом, вот таким табором, с четырьмя детьми и собакой, она стала подталкивать семью к эмиграции, и в итоге даже открыла в Черногории библиотеку комиксов, чтобы принимать гостей и зарабатывать на кафешки.

«На эмиграцию я лично решилась практически сразу после 24 февраля. Такое было общее настроение в нашей компании друзей и знакомых: очевидно — надо валить, просто надо сперва решить, куда. Каждый вечер после 24 февраля мы встречались с друзьями, ходили в гости пить вино — очень важно было не оставаться в одиночестве по вечерам, такой был период. И без конца обсуждали: вот кто-то улетел в Турцию, вот ребята знакомые летят в Ереван, вот кто-то ждет релокации офиса в Сербию (это уже чуть позже). Из моего непосредственного круга друзей в первые месяцы не уехал никто, потому что оказалось, что мы все уже не такие уж юные, у нас у всех куча детей, нужно искать удаленную работу, и отъезд нужно всерьез спланировать.

Так вот, лично я решилась на эмиграцию сразу, но у меня четверо детей, из которых двое — приемных, а еще муж и собака. Так что моя личная решимость была только половиной дела. Муж, например, пару месяцев находился в отрицании серьезности реальности и надеялся каждый день, что мы проснемся, а всё как-то разрулилось волшебным образом, всё закончилось.

Потом мы перешли в фазу “чтобы куда-то уехать, надо накопить денег” — и мы стали откладывать всю мою зарплату, потому что я как раз должна была с 1 марта 2022 года выйти на новую работу редактором в издательство МИФ. Мы решили, что надо накопить некую сумму, чтобы перевезти нашу семью и чувствовать себя безопасно первое время. Забегая вперед, нам понадобился год на это, и мы улетели из России в марте 2023-го.

Но кроме того, надо было еще удочерить одну из наших приемных дочек (она была под опекой, а с детьми под опекой, как бы государственными, уехать никуда надолго нельзя). Это заняло несколько месяцев: собрать пакет документов усыновителей; получить заключение опеки; подать документы в суд, долго-долго ждать заседания суда, потом менять свидетельство о рождении дочки и загранпаспорт получать новый.

Что еще было из подготовки? Да только копили деньги и делали документы дочке, больше ничего. У нас нет квартиры в Петербурге, продавать и сдавать было нечего (кроме всяких мелочей на “Авито”), а машины мы пока оставили, написав генеральную доверенность на мою маму, чтобы она продала их, когда понадобится.

Ну и самым сложным оказалось выбрать направление. Мы с мужем не хотели в Азию, нас обоих никуда не релоцировали. Я хотела в Аргентину, муж хотел поближе. Так что мы выбрали сперва Белград, а потом, когда узнали про грязный воздух и цены на частные школы, решили ехать в Черногорию: там открылась классная русская частная школа. Сербскую и черногорскую школы мы не рассматривали, потому что наша приемная дочка имеет сложности с обучением, и учить с ней каждый вечер сербский и делать домашнее задание (а так проводили время многие мои знакомые в Белграде) мы совершенно не хотели.

Так и вышло, что мы написали в эту школу, записали дочек на четвертую четверть туда, и в марте 2023 улетели. У меня каждый глоток кофе и кусок булки был со вкусом свободы первые месяцы. Ни разу — ни разу! — я не подумала, что мы зря уехали.

Собственно, мы оказались в большом сообществе в Херцег-Нови, естественным образом организованном вокруг школы. Все, с кем мы тусуемся — либо отдали детей в школу “Адриатик-Нови”, либо устроились туда учителями и другим персоналом. Это сразу облегчило нам адаптацию невероятно: хотя у нас здесь в городке (где всего 16 тысяч жителей) не было ни единого знакомого, когда мы приехали, но зато дети сразу нашли себе друзей в школе. Мы тут же познакомились с какими-то родителями, ну и блог, конечно, еще помог, мы оба с мужем ведем блоги в инстаграме**».

Спрашиваю Веру, насколько русскоцентричным стал Херцег-Нови.

«Тут информация о новых местах передается моментально, всё время появляются новые точки: помимо школы и русского детского садика, есть две русские кофейни, пара ресторанов, книжный магазин, массаж, косметолог, кондитеры, магазин платьев и разные кружки для детей — всё это основали за последний год тут приехавшие из России ребята.

А мы тут же сами открыли библиотеку комиксов (потому что привезли с собой пару чемоданов детских книг) и всё лето с детьми развлекались тем, что принимали дважды в неделю новых читателей и советовали книжки. Заработанные как бы сверх бюджета деньги (абонемент на месяц в нашу библиотеку 10 евро) мы тратили с детьми на еду в кафе. Потому что довольно быстро оказалось, что именно эту статью бюджета нам пришлось сократить. Это когда-то Черногория была дешевой страной, а сейчас и аренда жилья, и продукты тут дороже, чем было в Петербурге, а уж еда в ресторанах вообще атас какая дорогая (и не слишком вкусная — надо выискивать места). И главное — не переводить местные цены в рубли, потому что тогда вообще очень страшно.

Вообще спустя полгода могу сказать, что социальная жизнь у нас здесь такая же бурная, как и в Петербурге, ну, с небольшой поправкой на то, что няни у нас здесь нет — и всё время надо тусить с детьми. Но мы постоянно ходим в гости и зовем к себе новых приятелей, дети устраивают ночевки у друзей, раз в неделю играем в квиз-ЧГК. Теперь мы думаем, куда ехать дальше, хотим в Канаду. Тут тоже постоянная текучка, вот буквально на этой неделе у старшей дочки подружка из школы уехала с семьей в Швейцарию, а другие знакомые уехали в Португалию. Тех, кто планирует оставаться в Черногории навсегда, я вообще не знаю».

Эмигрантский Белград

«Когда я служил в армии на Кубе, то очень скучал по Петербургу, мне даже снилось Марсово поле, а сейчас не скучаю», — история о том, как отъезд из России в 2022 году мог быть не нервным.

Когда-то Александр Устинов закончил весьма ведомственный вуз, работающий на оборонку — «Военмех», который вообще-то — имени Д.Ф. Устинова. И если бы бывший министр обороны СССР оказался дедушкой нашего героя, а он сам предстал бы в глазах читателей определенных убеждений нацпредателем из-за того, что уехал, то драматургия бы была ого-го. Но это не так. Устинов, создавший когда-то ютуб-канал «STAR’ожилы», где вместе с писателем Ильей Стоговым и радио-легендой Валерием Жуком они травили байки, эмигрировал безболезненно. И вопрос, эмиграция ли это — до сих пор висит в воздухе: случилась она потому, что компания открыла офис в Европе — а открыла бы, если бы не СВО?

«Ситуация у меня была следующая: я не был доволен тем, что происходило дома. А потом офис нашей компании разделился на два: тот, что остался в Петербурге, и Wargaming — айти-компания, занимающаяся разработкой игр онлайн. До этого у нашей игры World of Warships не было офиса в Европе. Был брошен клич — порядка ста человек релоцировалось. И мы на семейном совете решили, что это интересный шанс. Мы не брали Верхний Ларс, не летели через Киргизию и так далее. Мы вообще довольно обычные, спокойные релоканты. После того, как был предложен контракт, нас с семьей целенаправленно вывезли из Петербурга в Белград. Правда, на кошку пришлось собрать больше документов, чем на сына, поэтому сначала оставили ее на передержку — и она приехала уже с другими нашими коллегами. Компания заселила нас в гостиницу в центре Белграда, где мы провели месяц, заключила с нами контракты и открыла счета — дальше мы сами начали искать квартиру.

Понятно, что это долгий срок, и можно себя убеждать, что это не эмиграция, а командировка. Если нам понравится, а нам нравится, то это может быть… я избегаю слова “навсегда”. После 24 февраля 2022 года слово это исчезло из моего лексикона. Сейчас нет никаких “навсегда” — политическая ситуация в мире может меняться с бешеной скоростью, последний пример тому — Израиль. Но много моих друзей из разных областей оказалось за границей».

Для многих эмиграция стала точкой невозврата: люди попубличнее получают проклятия на личных страничках в соцсетях, кто-то устроил поле боя на семейной кухне, ссорясь с родителями и разводясь — за первый год СВО Росстат зафиксировал абсолютный максимум количества разводов, начиная с судьбоносного 2014 года — 683,1 тысячи. Спрашиваю у Устинова, сколько друзей потерял он и спокойно ли приняли такое решение родители, которые гораздо чаще смотрят телевизор, выбирая госсторону.

«Тут ведь как: конечно же, на эмоциях в первые дни выяснения, кто свой, кто чужой, было наговорено друг другу много нелицеприятных слов. Я пытаюсь понять не чужих мне людей и не готов разрывать связи окончательно, хотя некоторые из них пришлось порвать.

Я потерял своих старинных друзей, о чем, конечно же, сожалею. Родители легко нас отпустили, потому что это, типа, братская страна Сербия. О политической ситуации мы стараемся не говорить: мы уже проверили, если дуть на уголек, он может разгореться до пожара. Несколько раз такое было, поэтому мы решили говорить на более бытовые житейские темы, тем более, есть наш сын, их внук. Конечно же, они беспокоятся о нас — отправляют посылки, приезжали оценивать, как мы тут. Но вопрос: “Когда же вы вернетесь?” — появляется с определенной периодичностью. На что мы, люди свободные и вольные, отвечаем, что живем там, где хотим, это же предлагают и в нашей стране».

Как сказал Устинов, он уехал в эмиграцию с сыном, вопрос, как говорить с детьми о политике, конечно, подвешенный — как с детьми или как со взрослыми? Его и адресую Устинову.

«Мы говорили с сыном о своей позиции. Если бы этот офис открылся в Белграде в 2013 году, до Крыма, мы бы всё равно поехали — это приключение. И наш сын не такой, чтоб очень взрослый: десять лет. Не было никакого гундосенья: “А как же мои одноклассники…” — многие из них тоже разъехались, некоторых мы встретили в Белграде. Те, кто раньше ходил с ним в одну группу детского сада и один класс в школе, теперь учатся с ним в параллели. Это отдельная история, как здесь тусуются русские вместе.

Сын говорит, что понимает — и пытается понять то, что ему говорят бабушка с дедушкой. Негласно мы договорились, что не будем ничего навязывать со всех сторон. Он в курсе ситуации, не хотел бы говорить, какую сторону он принимает — это и так понятно: родители рядом, — ту сторону он тоже выслушивает. Вообще он за этот год очень сильно повзрослел. Он приехал в страну, где незнакомый язык, и тут же оказался в сербской школе, куда пошел 1 сентября. Первые два месяца он говорил, что у него ощущение, будто все прикалываются, говоря на тарабарском языке, и вот-вот заговорят по-русски. Такая долгая шутка».

В Ереване я столкнулась с тем, что русские начали открывать частные школы, чтобы не выдергивать детей из привычной образовательной системы, переводя их на домашнее обучение — об этом же рассказывала и черногорская героиня Вера Александрова. Школу в Херцег-Нови я своими глазами не видела, но ереванская «Свободная школа» удивила: недостроенный особняк, анархия, обучением не пахнет — может, это и резонный выбор, чтобы дети не мучились и не учили армянский, но всё же. При этом сын Устинова пошел учиться в сербскую школу, совершенно не зная языка, так зачем, если в Белграде есть русские школы?

«Да, они есть, но они обе платные. Одна при посольстве — она очень понтовая: да и смысл отдавать сына в русскую школу при посольстве, где его будут учить, как родину любить, от чего мы старались уехать. А платная школа дальше. Но зачем? Мы промониторили и поняли, что здесь вполне приличное начальное образование. И пошли в одну из старинных школ в центре Белграда. В силу того, что у меня русскоязычное окружение (в офисе процентов пять сербов, в нашем отделе — вообще один), я разговариваю на русском и мне скоро придется подтягивать свой не очень хороший английский, потому что на него в ближайший год перейдет вся документация, я один единственный из нас троих, кто не говорит по-сербски вообще. А сын через полгода заговорил, что внушает мне большое уважение — он не хныкал, а взял и повзрослел. Этого вопроса ответственности у него в Питере не было. Он очень прилично учится: понятно, что в младших классах помягче система, не ставят отрицательные оценки, делают скидку, что он не знал язык, но уже ставят Арсения в пример — посмотрите, как можно выучить сербский».

Читая тексты об эмигрантах, сталкиваешься с абсурдом — один дядька говорит, что скучает в Турции по магазину «Пират-мармелад», потому что ну не может без мармеладок, моя героиня когда-то рассказывала, что отвернулась от своих политических убеждений из-за невозможности сделать в Ереване нормальный маникюр, а знакомый, истинный патриот Петербурга, пытается смириться с балканской архитектурой, что наводит на него депрессию за неимением привычной имперской роскоши перед глазами. Узнаю у Устинова, по чему скучает он.

«У меня это вторая продолжительная история проживания за рубежом. Первая была не по моей воле — я полтора года отслужил в армии на Кубе. И тогда я очень скучал по Петербургу, мне даже снилось Марсово поле (не знаю, почему — не самое мое любимое место в Петербурге, но снилось оно), а сейчас я прожил больше года в Белграде и не скучаю по Петербургу. Когда меня спрашивают, что лучше, я говорю, что это очень разные города и сравнивать их невозможно. Петербург для меня самый крутой город мира: реально очень красивый имперский город. Всё это прекрасно осознавая, я не скучаю — ловлю себя на этом и удивляюсь сам себе. Просто в Белграде сейчас активная жизнь — может быть, поэтому. Каждый раз заходишь в новое место, и Белград открывает для тебя новые и новые двери — такой город-волшебная шкатулка для меня».

Спрашиваю у Устинова, как «братский народ сербы» относится к понаехавшим русским.

«Сербы скорее радушно и с интересом принимали русских, которые прилетели в большом количестве. По статистике конца прошлого — начала этого года, 120 тысяч переехало в Белград, где население около двух миллионов человек. Это самый большой балканский город и довольно большой европейский. Русская речь в центре слышна повсюду. Недавно я стоял на остановке, ждал автобус, подошла девушка, что-то спрашивала по-сербски — по-английски она не могла со мной говорить. Но я сказал, что пока, к сожалению, не могу ответить на ее вопрос. Она обошла всех трех стоявших на остановке — все, кроме нее, были русскими. Думаю, она немножко офигела от такого числа русских на один квадратный метр.

Сначала сербы были довольно радушны, некоторые смотрели с выжидательным недоверием, но негатива не было — не очень хорошо разбираются в политике и в том, что происходит в России, скорее пытаются принять происходящее сердцем. Это накладывается на историю Сербии и бомбардировки НАТО 1999 года — они не любят американцев.

К тому, что происходит в России, у многих свое отношение — они считают, что формируется правильная славянская идея, которая отстаивает свое право на существование, и противопоставление ее американцам. Но так думают далеко не все сербы. Из моего круга знакомых все всё понимают: и у тех, и у других — скорее доброжелательное отношение. Русские — “старшие братья”, как они говорят. Они думали, что будут лобызаться с русскими взасос, как Эрих Хонеккер с Брежневым, но этого не происходит.

Русские приезжают, осматриваются, начинают жаловаться на сербскую жизнь: сербы более расслаблены, они не рвутся к великим успехам — их устраивает то, что они имеют. Это скорее положительная черта, но народ из Москвы и Питера привык к движухе. Начинают под себя организовывать пространство.

Здесь уже появились “Патрики” — кафешка в модном районе Дорчол, появился бар “Некрасов” — это питерский бар, возникли шаверма и шаурма, хотя местных шаверм много, но открылись именно питерские и московские места. Сразу же стало открываться много курсов и занятий.

Сербы охреневают от такого напора. У них всё происходит иначе — они думают, что русские создают свою колонию. Многие сербы разделились в отношении к русским по тому, есть ли у них квартира для сдачи, что довольно серьезная прибавка к их семейному бюджету.

Цены поднялись. Когда мы сюда приехали, за рубль давали два динара — всё делилось на два, и нам казалось, что мы в удачной стране — можно купить много задешево. Сейчас рубль упал, и валюты стоят практически одинаково. Это общая тенденция, не только сербская — не знаю, связывают ли ее сербы с русскими.

Поначалу русские шиковали, снимали квартиры задорого и перехватывали их друг у друга. Так, цены взлетели — и бедные сербские студенты не могли снять квартиру, потому что все старались сдать русским. Был и есть, правда, небольшой процент, когда в объявлении написано “сдаю только сербам” — подразумевается, что русских видеть не хотят. Но это небольшая часть общества.

Кстати, про то, как еще русские проявляются в Белграде. Здесь есть все те музыканты, у которых нет возможности выступать в своей стране: берешь список иноагентов и тех, кто в очереди на это звание — все тут. И музыканты, которые не определились со своей позицией — таких здесь много. Плюс околокиношные и околомузыкальные люди — Долин*, Троицкий* и так далее.

Спикеры по бизнесу, писатели — все они собирают от больших залов до маленьких лекториев. Русские ходят на все эти выступления. Им не хватает своих привычных разговоров и встреч в кафанах. Сербы, кстати, очень любят кафаны. Когда я выхожу без пятнадцати восемь на пробежку или проводить сына в школу, когда у него неделя первой, а не второй смены, уже везде утром сидят сербы с кофе — они так могут сидеть довольно долго. Это прекрасно, но напрягает, когда надо решать бытовые мелочи.

Я хожу на концерты в силу того, что приезжают мои друзья-музыканты и другие творческие знакомые. Недавно приезжал “Упсала-цирк”, моя жена им помогала. Она, бывший телевизионный продюсер и сценарист, приехав сюда, осталась без работы, но быстро почувствовала себя здесь как рыба в воде — когда-то она закончила филфак и прямо чувствует сербский язык. И теперь помогает в организации выступлений местным, ведь может вести переговоры и с сербами на их языке.

Например, организовала недавний концерт группы “Несчастный случай”* — она занималась всем администрированием на месте, нашла площадку, договорилась с сербами насчет музыкальных инструментов. Понятно, что Гребенщиков* и “Би-2“* и так собирали своих поклонников в России, но на Shortparis приходили и сербы — об этом концерте мне с восторгом рассказывал коллега-серб. Но в основном на русские концерты ходят русские. И офигевшие бабушки-контролерши удивляются, что никто не курит в зале (а у них все везде курят). Отшумели, отпели, а потом вежливо уходят и уносят за собой мусор. У них на эту тему сознание еще не переменилось — и они с удивлением на это смотрят».

Прошу Устинова, вращающегося в эмигрантских кругах, проанализировать, кто и почему, на его взгляд, выбирает Сербию.

«В основном сюда едут русские эмигранты, потому что здесь не нужно шенгена — это главное. Во-вторых, это действительно славяне, которые радушно принимают. Говорят, у самих балканцев царит родственная помощь друг другу.

Зарплаты тут не больше тысячи евро, поэтому русские, которые приезжают сюда, имея работу, чувствуют здесь себя более уверенно, чем местные.

Я уверен, что треть из тех тысяч, о которых я говорил, вернулась назад, потому что банально кончились деньги: мол, в России мало что изменилось, а мобилизация перестала пугать, потому что много добровольцев и контрактников. Первый эмоциональный всплеск пересматривается. Так как я уже не совсем юный, то вот так судорожно, как многие, сорваться не мог — у меня в этом плане удачное положение.

Некоторые из молодых говорят, что здесь нечего делать, шило на мыло, надо ехать дальше. Как правило, это молодежь, не обремененная семьями, они с английским языком и часто айтишники.

Если весь наш разговор связан с “Философским пароходом”, то надо понимать, что тогда было понятно: не уедешь — сгнобят в тюрьме или расстреляют, потому что эти люди не могли не высказывать свою позицию, а те не могли их не посадить. И они уезжали навсегда.

Сейчас мы сели в самолет и прилетели, хотя весь год не выбирались в Россию — очень дорого: прямой билет стоит около 100 тысяч в одну сторону — безумные деньги. Когда спал большой ажиотаж, стало 50 в одну сторону, но это всё равно 100 туда-обратно, а на троих — вообще 300. Те, кто успел сделать шенген (а здесь это довольно сложно), радуются — садишься на Ryanair и на выходные за 60 евро за всю семью летишь куда угодно. Поэтому вот такие финансовые реалии нового “Философского парохода”. У меня нет таких денег и дикой ностальгии, чтобы заморачиваться — благо экран можно включить и выйти на связь, только обняться нельзя».

Эмигрантский Бишкек

«Я поддаюсь общей экзальтации об отъезде, хотя мне ничто не угрожает», — как эмиграция становится способом избавиться от депрессии

Подходя к истории следующего героя, хочется вспомнить упомянутого уже Илью Стогова, который когда-то, замучавшись рутиной на родине, сел и поехал в Азию, а потом написал книгу. Так и драматург и журналист Даня Романов, ведущий свой канал на ютубе Memorandum, где частенько появляются антропологические зарисовки с главными питерскими героями типа Евгения Вышенкова и Михаила Трофименкова, сбежал в Кыргызстан, когда впал от происходящего на родине в ступор и столкнулся с депресняком.

«Мой отъезд происходил в сентябре 2022 года. На тот момент я очень сильно пил — у меня был тяжелый запой, связанный с рядом причин личного свойства: профессиональной неудовлетворенностью и переживаниями по поводу ситуации в стране. Которая сильно влияет на профессиональный микроклимат, когда уезжает много коллег, а проекты рассыпаются или замораживаются.

Я пил серьезно и много, поэтому работы не было, и реагировать на реальность в этом состоянии мне было трудно. И я понимал, что мне надо вырваться из страны, потому что здесь я ходил по кругу.

Поднимается волна, когда все убегают в разные страны. И я поддаюсь общей экзальтации об отъезде, хотя мне ничто не угрожает. И приезжаю в Бишкек, куда меня позвал друг. Привожу себя в порядок, бросаю пить, хотя бы потому, что я в чужой стране. Потому что если я продолжу в том же духе, то умру с голода.

Пересматриваю свою жизнь, свой образ дня и прочие простые вещи. И начинаю работать арт-директором одного заведения, продолжая свои театральные проекты. Надо сказать, что меня здесь немножко ждали — я в Бишкеке был уже несколько раз, да и призрачная договоренность о работе была. Начал работать, совершенно небольшие деньги и не самый интересный по сравнению с Москвой контент, ну и ладно — зато я в новом месте.

Это не была эмиграция, а был условный рехаб. На самом деле, я еще очень теплоцентричный, а в Москве был холодный сентябрь. Что интересно, я попал тут в компанию русских, которые перебрались в Бишкек через Казахстан. Я помню эти первые две недели, которые мы провели в баре “Лепрекон”, открытом русскоязычными татарами, где встречались русские абсолютно разного достатка и пошиба — и это была такая тревожная ситуация. Узнавали друг у друга, кто ты, что ты, откуда и почему здесь оказался — у всех что-то общее, но разное. Такой мрачный карнавал. Многие использовали Бишкек как буфер, чтобы поехать дальше.

Если судить научно и вычленять типажность кыргызских мигрантов, самое главное, почему народ оказался здесь — то, что Бишкек русскоговорящий. Во-вторых, это место, куда можно попасть без визы. Думаю, что были банальные обывательские причины. Правда, с точки зрения профессионального развития многие думали ошибочно, что на них набросятся работодатели — нет. Кыргызы их встретили спокойно и гостеприимно, но с аккуратным азиатским прищуром, означающим — круто, ребята, что вы здесь оказались, но если вы уедете, мы всё равно сможем жить — у нас здесь средненько, но это наше средненько. Кыргызы не готовы внедрять пришлых специалистов в свои круги, потому что считают, что эмигранты наиграются в отъезд и уедут дальше.

Стоит понимать, что при этом кыргызы — это кочевой народ. Если кочевник встречает нового человека, коими стали русские эмигранты, он к этому человеку относится с симпатией, в чем-то даже готов помочь, понимая свою выгоду, что этот человек — информационный и материальный ресурс — это важное зерно ментальности. Сам Бишкек очень европейский город, повторюсь — русскоговорящий, поэтому каких-то русских эмигрантских мест здесь не открылось, ведь всё это уже было. А вот в южном Кыргызстане русским тяжело: культурно юг Кыргызстана сильно отличается от севера, центром коего является Бишкек. Культура юга Кыргызстана сильно ориентируется на ислам, на местные традиции — меньше людей говорит по-русски. Поэтому сложности на юге — культурный, а не социальный феномен.

В основном хорошо здесь устроились те эмигранты, у кого собственные бизнесы или удаленная работа. И еще те, кто полюбил такую ментальность и сам Кыргызстан, а это очень красивая страна. Хотя у меня есть знакомый, кандидат философских наук, которого я недавно встретил, он сказал, что остается здесь навсегда, потому что очень круто. Я ему говорю: “А как же профессиональный потолок? Ты давно в него здесь уперся”. “Нет, тут очень круто”, — но это редко, что кто-то из релокантов так относится к Кыргызстану.

И в этом мире я стал налаживать свою жизнь. Женюсь на местной татарке и возвращаюсь в Россию, потому что понял, что ментально и профессионально я живу на ресурсе, полученном в России, а тут практически не от чего “подзарядиться”. И точка, когда я понял, что начинается стагнация, стала знаком — в Кыргызстане я провел 10 месяцев без перерыва».

Эмигрантский Тбилиси

«Мало кто из супермедийных людей релоцировался в Тбилиси» — история о том, как для многих россиян переезд в другую страну стал не эмиграцией, а возвращением на родину.

Закончить подборку историй из эмигрантских хабов хочется зарисовкой удивительной рекурсии, когда те, кто в девяностые приезжал в Россию за лучшей жизнью — жители бывших республик, — теперь принимают у себя новых русских эмигрантов. Так, те, кто когда-то были гостями в чужой России, стали лендлордами, приютившими русских за границей. При этом такая история с переездом в бывшие советские республики достаточно сложна: в памяти многих осталось то, как они не могли выйти в России из дома 20 апреля, а у кого-то осталась обида на «Большого брата», который после распада СССР вмешивался во внутренние дела независимых стран.

Свою историю возвращения домой рассказывает фотограф и журналист Георгий Кардава, придумавший удивительный формат интервью для своих программ «Георгий за кадром», когда на голову он цепляет одну камеру, а в руки берет другую — и в итоге совмещает интервью с фотосессией.

«Я не называю это эмиграцией — я приехал в свою страну, где сейчас для меня открывается больше возможностей в плане путешествий. За последние несколько лет мне стало поступать больше предложений из Европы и СНГ, куда, по всем известным причинам, добираться удобнее из Грузии — дешевле билеты, плюс у меня двойное гражданство. И грузинский паспорт позволяет посещать страны шенгена беспрепятственно.

Сначала я уехал в прошлом июне и мотался туда-сюда, а с октября прошлого года базируюсь в Тбилиси на постоянной основе. Никакой сублимации гражданской позиции в этом нет, чисто коммерческий интерес, плюс климатический — ну теплее тут. А в России с октября месяца, когда начинает хмуреть, мне сложно».

Учитывая сложный 2008 год, спрашиваю Кардаву, как грузины принимают у себя русских эмигрантов.

«Не без конфронтации. Она гораздо острее ощущалась с сентября, когда поток эмигрантов был на пике, сейчас это встречается гораздо реже — многие из приехавших уехали, граждан России стало меньше. Скорее всего, этот перекос недовольного эмигрантами Тбилиси был в сторону молодежи, она нацелена на вступление в Евросоюз и более прозападно ориентированная, поэтому более политически активна. Плюс общая история политики государства в плане территории Южной Осетии и Абхазии накладывает отпечаток. Да еще и война 2008 года, когда погибло много молодых людей».

Завоевал ли отечественный малый бизнес Грузию?..

«Я не то чтобы сильно тусуюсь и хожу по “грузинским” или “русским” местам. Но вижу, что приехало много деятельных талантливых людей, которые начали открывать свои бизнесы, подстегнув конкуренцию и подняв уровень сервиса: йога-центры, рестораны, бары, дизайнерские студии, архитектурные агентства, — то, что я помню по своим знакомым. Плюс есть ребята, которые здесь занимаются ремонтами, много русских и украинцев приехали заниматься мелкой стройкой. Даже были шутки, что раньше грузины приезжали в Россию работать на важных, но не интеллектуальных работах, а сейчас наоборот — русские ребята делают в Грузии ремонт.

Я приветствую. Это здорово, они качественно делают свое дело. Другое дело, что Россия лишается рабочих рук, но это уже другая история».

И это удивительно, сколько бы я не искала эмигрантов-строителей, не встретила ни одного, сплошь люди творческих профессий, да айтишники.

«До 2020-го и после, всегда можно было встретить, особенно в туристических районах, лица славянской внешности, — продолжает Кардава. — Сейчас русская речь повсеместна — нормальное влияние для такого интернационального города, как Тбилиси. Также можно услышать и английский».

Недавно вернувшаяся из Тбилиси знакомая рассказывала мне, что весь город пестрит политическими граффити и баннерами в поддержку Украины.

«Тбилисцы всегда выражали социальное и политическое мнение, — говорит Кардава. — Последние события тоже не прошли мимо. Можно встретить разные надписи на разных языках: они не стираются и не замазываются властями — у людей есть возможность самовыражения в таком виде. Но хоть это и свобода слова, это портит общий вид города».

Многие выпуски проекта «Георгий за кадром» посвящены героям времени: поскольку Георгий в основном снимает в Тбилиси, то понятно, кто и почему там оказывается.

«Зачастую герои моего проекта “Георгий за кадром” — не тбилисские релоканты, а те, кто эмигрировал в другое место, а приехал к нам на гастроли. На самом деле, мало кто из супермедийных людей релоцировался в Тбилиси. Я бы отметил только Шило из Кровостока*.

Вы спрашиваете, ходят ли на творческие вечера русских и бывших русских звезд только эмигранты?.. Такого разграничения нет. Естественно, что приезжих артистов в основном знают русскоязычные люди и грузины, которые проживали в России.

Хотят ли русские всё еще обсуждать повестку или устали от этого?.. Скорее второе. Очень много повестки. И так хватает разных тем. Люди стараются больше пропустить в себя искусство. Всех утомила эта тема».

Так кто же и почему, по мнению Георгия, выбирает в качестве нового дома Грузию.

«На момент прошлого года удобнее было логистически добраться до Грузии. Тогда, в отличие от более позднего времени, цены были доступные и стоимость жизни весьма низкая. Плюс Грузия была предпочтительна для многих по обширным возможностям досуга.

Но вообще народ кочует — нет такого, чтобы кто-то остановился в Грузии, процесс эмиграции осложняется получением вида на жительство — из-за этого люди не могут надолго задерживаться в одной стране».

Вернувшись в Россию после долгого отсутствия, журналист Екатерина Шерга в начале января 2023 года, почти спустя 12 месяцев после начала СВО, написала душераздирающий текст о том, как изменилась Москва. Цитирую итог: «Москва сейчас очень похожа на ту, какой она была год или два года назад. Разница только в деталях. В которых, как известно, кроется дьявол». Если кратко, дьявола она увидела в плюшевых гусях, которыми торгуют близ Белорусского вокзала, в «Ростиксе» вместо KFC и Stars вместо «Старбакс», нелицензированных копиях «Аватара», которого крутят в кинотеатрах, как и во всём мире. Также удивилась еще существующим турагентствам, ну и так далее.

Поскольку большое видится издалека, спрашиваю, видел ли что-то сумрачное в Москве Георгий Кардава, который приезжал на съемку в октябре.

«Москва не изменилась. Как будто не уезжал. Просто стало меньше известных брендов и вывесок с известными именами. Люди как были, так и остались жизнерадостными или угрюмыми».

***

В подборку эмигрантских хабов не по случайности не вошла Турция. Многие русские эмигранты, даже успевшие прикупить там жилье или открывшие бизнес, так и не смогли продлить свой вид на жительство и отправились кочевать.

Беседовала Анастасия Медвецкая, специально для «Фонтанки.ру»

* признан иноагентом

**признана экстремистской организацией, деятельность запрещена в России